Надя Блок
Надежда Алексеевна Блок (из дворянского рода Загоскиных) Родилась 22 марта 1925 года в Бургасе (Болгария) С 1929 года жила во Франции. Окончила
курсы Искусств в Марселе. Училась в Школе изящных искусств (Ecole des
Btaux Arts) в Париже и в Institut des Arts в Нью-Йорке. Выставки Надежды Блок 2012 Надя Блок. Пятая стихия. Международная арт-галерея 'Эритаж В течение десяти лет (с 1983 года) расписывала часовню Св. Александра на острове Скирос (Греция). Скончалась 21 июня 2009 года на острове Скирос (Греция). Надя Блок — последняя франко-русская художница «Парижской школы» Надя Блок (урожденная Ермолаева-Загоскина) — из прославленной русской плеяды художников первой волны эмиграции и в то же время — последняя представительница легендарной «Парижской школы» (École de Paris). Родившись в 1925 году, в Болгарии, она выросла на юге Франции, в Марселе. Затем жила в Париже, Женеве, Нью-Йорке. Тем самым жизнь этой художницы может служить прекрасным примером космополитизма в лучшем смысле этого слова. Иначе говоря, жизнь Нади Блок — яркий и наглядный пример благополучной и плодотворной интеграции детей эмиграции в западную жизнь. Более полувека художница прожила душа в душу с Александром Арнольдовичем Блохом (литературный псевдоним Жан Бло). Ее супруг — видный французский писатель и критик, родившийся в Москве в 1923 году, — автор нескольких романов и литературоведческих трудов о русских писателях-классиках: Иване Гончарове, Владимире Набокове, Осипе Мандельштаме. Жан Бло — лауреат многих престижных литературных премий. В их числе и премия французской Академии (1984 г.). Вместе с женой он переводил на французский язык поэмы Анны Ахматовой. И сегодня я вновь взволнованно вспоминаю наши, к сожалению, нечастые встречи в Париже, невдалеке от парка Монсури, где Жан и Надя прожили столько лет. Помню трогательные и волнительные рассказы Нади, притом на чистейшем русском языке — об ее родителях, о житье-бытье русской эмиграции, и ее глубокие размышления об искусстве... Как-то раз, зная о моем увлечении живописью, Надя подарила мне одну из своих ранних картин «Крыши Парижа». Ее подарок — небольшая работа 40-х годов — тогда чрезвычайно растрогал меня. Там, как и на других ее полотнах, легко распознать особый почерк этой художницы — «летучесть» и прозрачность ее кисти, и ту особую вибрацию, которая неизменно чувствуется в произведениях русских мастеров, невзирая на неизбежные, хоть порой и скоропреходящие, воздействия тенденций эпохи... Когда в 2009 году в Санкт-Петербурге появилась на свет замечательная книга Людмилы Волковой «Надины истории» — короткие рассказы о жизни и творчестве франко-русского художника Нади Блок — любители живописи смогли познакомиться, благодаря репродукциям, с ее картинами (1948–2007 гг.). При этом, начиная с 1958 года, у художницы с успехом проходил ряд персональных выставок в Женеве, Риме, Париже. И сегодня мне, любителю и ценителю элегантного и изящного дара Нади Блок, особенно радостно, что ее персональная выставка открывается на родине ее предков — в Москве. Ренэ Герра Надя Блок, или русская художница в эмиграции — Талант, настоящий талант! Девочка спала, но голос отца ее разбудил. Она дремала под оливковыми деревьями на юге Франции, окруженная десятью акварелями с одним и тем же мотивом: дубовая кора, которую она только что нарисовала и которая теперь высыхала на солнце. Даже будучи ребенком, она никогда не вносила изменения в свои картины — черта, которая была характерна для ее зрелого творчества. Она совершенствовалась, создавая версию за версией, каждый раз делая работу заново. «Талант, настоящий талант!», повторяет отец, в то время как девочка замирает, как будто хочет спрятаться. Что мы знаем об отце? Офицер кавалерии, выходец из старинной небогатой дворянской семьи, в которой должность кавалеристов передавалась по наследству, от отца к сыну. Небольшого роста, хороший танцор, лихой «рубака», склонный (возможно, чересчур) употреблять крепкие напитки, всегда веселый, причем его особую, жизнерадостную веселость, близкую мужеству, унаследует и дочь. Эта веселость, ощущение счастья, радости жизни наполнят, а, возможно, даже уже наполняют ее картины. Можно сказать, что ее отец по своему характеру, душевному складу, физическим данным был воплощением лучшего друга Николая Ростова и Денисова, персонажей «Войны и мира». Отступающая царская армия нашла убежище в Греции, на острове Лесбос, где она была интернирована. Отец был меланхоличен. Полковник Ермолаев все потерял. Свою родину, но также и свою любовь. Когда он был ранен где-то на Украине, за ним ухаживала медсестра, очень красивая девушка, родом из Шавкал-Загоскиных, старинной боярской семьи, относящейся к высшей знати, семьи, которой Россия обязана своим первым историческим писателем, М.Н. Загоскиным, автором романов «Юрий Милославский» и «Русские в 1812 году»; кроме того, сын или внук этого писателя основал университет в Казани, а представитель младшей ветви этой династии стал святым Серафимом. Достоинства представителей этой семьи можно перечислять и дальше, но главное, что всем им свойственны высокий рост, мужество, благородное достоинство, даже, в некоторой степени, суровость — черты, которые проявятся и у Веры Шавкал-Загоскиной, когда жизнь заставит ее отказаться от радостей семейного очага, к которым, впрочем, она вернется, как только это станет возможным. Раненый, за которым она ухаживала, очень быстро оправится. Уже он поет, аккомпанируя себе на балалайке, вскоре станет танцевать, а затем и соблазнять. До тех пор, пока им не пришлось покинуть Россию, они успели пожениться, правда, тайно, поскольку для Веры, которая, как и все женщины в ее семье, должна была стать фрейлиной императрицы, это был мезальянс. Но практически сразу же наступила катастрофа. Пришлось бежать, спасая свои жизни. Мало того, молодожены потеряли друг друга. Капитан Ермолаев, которому обещали чин полковника за его военные заслуги, все потерял. И вот, он оказался на острове, где была интернирована его армия, жил в палаточном лагере, в котором дома сделаны из холстов и картона, стены — из пустых консервных банок… И вдруг — чудо! На остров прибывают представители Красного Креста, и среди них он видит свою жену. Вскоре они вместе отправляются в Болгарию. Менее года спустя рождается та, кому было предназначено стать художницей, и которая, в настоящий момент, кажется спящей на фоне жаркой провансальской природы. Ее крестили под именем Надежда, так как девочки в семье матери всегда носили имена трех основных христианских добродетелей — Вера, Надежда, Любовь. Итак, она стала Надеждой. Надежда — единственное, что оставалось у бедной семьи, так как жизнь в эмиграции была полна лишений. И именно надежда питала сердце маленькой девочки, родившейся в Бургасе. Эта же девочка, десять с небольшим лет спустя, притворяется спящей, слушая, как родители, сами того не зная, предсказывают ее будущее. Вообще, ее мать была строгой. Она любила дочь всем сердцем, но воспитывала ее в строгости, без конца повторяя: «Держи спину прямо». И точно также она воспитывала и ее характер. Мать боялась избаловать дочь, в отличие от отца, который настолько любил дитя, что даже не старался скрыть свою к нему любовь, и именно эта любовь даст девочке внутреннюю силу, мужество, жизнерадостность. Впоследствии она будет проецировать любовь к отцу на других мужчин в ее жизни, каждый раз ожидая, что и они будут ее любить так же, как любил отец. — Ты знаешь, все дети… Мать, как всегда, сомневается, боится ошибиться, впасть в заблуждение. Но отец непоколебим, и с уверенностью повторяет, хотя и шепотом, чтобы не разбудить своего ребенка: — Талант, настоящий талант. И эти слова стали для Надежды поддержкой, которую она хранила в сердце целых восемьдесят лет, до своего последнего дня. Ей это было необходимо. Поскольку жизнь русской эмигрантки, которая ожидала Надежду, и которую она блестяще иллюстрировала своими картинами, была трудная. Чтобы понять, что она чувствовала, достаточно представить себе, что чувствует человек, в реальности живущий в одном месте, а в мыслях — в совершенно другом. Это тяжело для взрослого, но еще тяжелее для ребенка. Какой нужно обладать силой характера, чтобы преодолеть такую шизофрению. Конечно, есть язык. Это исключительно важный инструмент общения с окружающим миром, обществом, но также с природой, со своими собственными мыслями. Русские люди чувствуют и мыслят на своем языке совершенно не так, как это делают французы на французском языке. Родной язык Нади — русский, она его освоила в раннем детстве, она превосходно знала этот язык, благодаря чему в будущем сделала блестящую карьеру в ООН. Все самое важное в ее жизни она выражала на русском. Правда, Россия была не просто далеко, она была недоступна, но, тем не менее, Надежда верила, что в будущем туда вернется. Надя в совершенстве говорила по французски, с легким южным акцентом, который мне особенно дорог, также она очень хорошо владела английским языком, немного итальянским, испанским и греческим. Она хорошо знала литературу и, в особенности, поэзию этих языков. Но все, что говорилось на этих языках, казалось ей немного чуждым, искусственным, практически ложным. Когда она хотела выразить то, что действительно имело для нее важность, она говорила на русском. Только русский язык обозначал, выражал и отражал реальность. Ту реальность, которой больше нет, неизвестную, недоступную реальность, о которой она знала лишь по рассказам матери, по песням отца, по ладанам маленькой марсельской церкви, по культам и обетам православия. Эта реальность словно бы касалась потустороннего мира, при том что этот мир находился здесь, на этом свете. Именно этой реальности, которую Надя узнавала и переживала исключительно по рассказам ее родителей, и не хватало ей в ее детстве, проведенном в эмиграции. Без сомнения, существуют два типа эмиграции. К первому принадлежу я сам. Это тип, когда родители быстро понимают, что Россия потеряна, что то, что они любили, больше не существует, поэтому мысленно к этому они больше не возвращаются. Тяжело переживая свою потерю, особый вид смерти, как об этом напишет Набоков, понимая, что прошлого уже не вернуть, они стараются скрыть эту боль утраты от своих детей, не приобщая их к России и ко всему русскому. Однако для большей части эмигрантов такие понятия как царь, родина, вера были священными, и они продолжали им поклоняться. Что бы они ни делали, соглашались ли забивать гвозди в стену, менять лампочки или выдергивать сорняки на грядке — они грезили о возвращении в Россию, чувствовали, что оно близко. Возможно, не завтра, но, скорее всего, послезавтра, во всяком случае, в ближайшее время. Поэтому они и не хотели закрепляться на чужбине. Тем более, что закрепление в другой стране может быть воспринято как недостаток или отсутствие веры, греховное в глазах Всевышнего, за которое он может покарать отсрочкой возвращения. Этому ослеплению было некоторое оправдание. Только сумасшедший мог поверить, что безумная болезнь, носящая имя «марксизм», поразившая российскую империю, причем каждая полученная о ней новость только подтверждала ее безумство, повторяю, мог поверить, что она продлится более года, или более двух лет. Надежда на возвращение и была заключена в самом имени Надежды. Именно этой надеждой было пропитано все воспитание девочки. Жизнь в Марселе была очень бедной, но при этом, странным образом, счастливой. У них не было ни денег, ни профессии. Они чуть не умирали с голоду, им приходилось питаться ракушками, собранными при отливе, либо чайками, которые попадались в ловушки. Все попытки заниматься сельским хозяйством ни к чему не привели. Может быть, крестьяне и поставляли в армию офицеров, но когда армия возвращала их в сельское хозяйство, они оказывались совершенно ни на что непригодными. Курицы умирали, кролики тоже, а когда какому-то зверьку случайно удавалось выжить, девочка тут же давала ему ласковую кличку, нежилась с ним, любила его, так что уже не было никакой речи о том, чтобы он пошел на жаркое. Но, несмотря на все эти невзгоды, небо всегда было голубым, море — лазурным. Они чувствовали то заразительное провансальское счастье, которым славится Прованс, точно так же, как он славится тем, что окрашивает каждое слово своим неповторимым акцентом. Также вокруг них жили замечательные люди, любившие этих бедных русских чудаков, называвших себя принцами, баронами, генералами, но не имевших средств себя прокормить. Лучшие воспоминания Надежды связаны именно с ее детством, проведенным в эмиграции. Стоит только послушать, как Надя рассказывает о своем детстве, как вам сразу же захочется быть такими же бедными, но при этом настолько же счастливыми. И дело было не только в купаниях в море, велосипедных прогулках, маленьких танцевальных вечерах, играх в шарады или любительском театре (неизменно на русском). Определяющим фактором была любовь отца. Ее призвание стать художницей преобладало: «талант, настоящий талант». Надя постоянно слышала эту фразу и постоянно рисовала. Наконец, когда она достигла двадцатилетнего возраста, эта отцовская фраза придала ей мужества отказаться от всех удовольствий детства, от солнца, моря, семьи, и отправиться в Париж учиться в Школе изящных искусств. Особенность нашей эмиграции состояла в том, что ее представителям всегда удавалось добиться чего-то, при том, что они не имели ничего. В основном, благодаря связям и взаимной поддержке. Например, « …у чьей-то тетки был кузен, который ….» и т.д. Именно так и жила эмиграция. До тех пор, пока ей не пришлось столкнуться с чудовищным преступлением, которое долго готовилось и которое, несмотря на большое количество его жертв, всегда оставалось в тени, где его тщательно охраняли европейские коммунисты. Та эпоха не забудется никогда: война, которая должна была закончиться триумфом советских солдат, но также миллионами убитых и миллионами пленных. Вернее, Сталин решил, что все советские граждане, которые сдались в плен, являются предателями, следовательно, этих предателей, которые исчисляются миллионами людей, нужно покарать. По мнению Сталина, часть населения совершенно испорчена, близка к разложению, поскольку она перешла к врагам и осталась у них в подчинении, тем самым не получив свою долю гуманизма от «отца народов». СССР требовал возвращения
этих миллионов предателей. Ни один человек в кругах союзников не строил
иллюзий относительно судьбы, которая ожидала несчастных людей,
вернувшихся на родину — депортация, Сибирь, исправительно-трудовые
лагеря и смерть. Но престиж Красной армии и ее сила были настолько
громадными, что союзники приняли диктат Москвы, в то время как они
запросто могли бы его отвергнуть, поскольку война фактически уже
закончилась и нацисты были повержены — без большого риска и вреда. Итак,
последовала гнусная и постыдная охота за людьми, в которой сотни Престиж Красной Армии, решительные победы, которые она одержала, и, следовательно, престиж СССР, обернулись несчастьем для одних и счастьем для других. Раньше, до Второй мировой войны было два международных языка, английский и французский. Они стали языками ООН. В качестве признания роли СССР, ООН приняла в 1946 году русский в качестве третьего официального языка. Это было эйфорией. Только на следующий день пришло осознание того, что в СССР те немногие люди, которые хорошо знали иностранные языки, уже давно были распределены по различным ведомствам — культура, полиция, секретная служба, и власти отказывались их перераспределить для работы в новой международной организации. Оставалась эмиграция. Это был ее шанс. Надежда сдала экзамены по письменному и устному переводу экзаменаторам, которые честно признались, что они не знали русского, и что если бы они его знали, они были бы не экзаменаторами, а экзаменуемыми. Надежда вместе со своей семьей отправилась в Нью-Йорк, где ей сулили невероятно высокую зарплату или ту, которая, по крайней мере, казалась такой, в сравнении с ее голодным детством в нищете. Таким образом, образовалось около ста человек, которые должны были обучиться профессии, для которой нас отобрали. Впоследствии это послужило тому, что улучшилось финансовое положение эмигрантов, а также был воссоздан круг общения русских потомственных аристократов. Среди нас было несколько евреев, но большинство были выходцы из самых знатных старинных русских семей: Орлов, Нарышкин, принц Львов, Толстой, Кочубей, Кантакузен и многие другие. «Я имею честь представить молодого Кутузова зрелому
Багратиону», — вкратце так любил говорить наш шеф. Штат состоял
наполовину из русских знаменитостей, наполовину из выходцев из гетто. В
основном, возраст русских эмигрантов был уже почтенным. Зачастую можно
было встретить принцесс, чей профиль некогда восхваляли поэты; которые,
став машинистками ООН, обращали к вам свои улыбки. Эти милые особы,
знаменитые тем, что доводили до самоубийств кавалергардов, гусаров,
уланов, умоляли вас помочь им найти буквы «Z» или «B», которые
таинственным образом исчезали с их клавиатур. Были другие, помоложе и
менее титулованные, считавшие, что знают русский на основании некоторых
детских воспоминаний — чижик-пыжик, самовар, балалайка «где ты жил», или
«купите бублик» — и с ужасом обнаружившие, что на самом-то деле русский
был языком, который они совершенно не понимают. Так что вам в
буквальном смысле приходилось учить их говорить «Привет, как дела?».
Надежда была самой молодой. И также самой красивой, или почти самой
красивой. В финале конкурса красоты ее единственной соперницей стала
некая блондинка, которая и победила с перевесом в один голос! Ее
фотографию везде печатали с надписями «Самая красивая женщина ООН».
Надежда никогда так и не смогла утешиться после поражения. Эта небольшая
неприятность не помешала ей поступить в Академию изящных искусств,
учиться там, в то же время продолжая совершенствоваться в профессии
переводчика. Вскоре Надежда впервые показала публике свои картины на
выставке. Какую большую радость она испытала, когда одна из ее картин
была продана! Вообще, Надежда чувствовала себя комфортнее в Нью-Йорке,
чем во Франции. Все жители этого города были эмигрантами из той или иной Эта советская эмиграция странным образом отличалась от первой. Она познала террор, но не нищету, лагеря, но не одиночество, рабство, но не изгнание, в результате чего она с каким-то извращенным удовольствием пришла к выводу, что ничего в этом мире не зависит от нее, что все важнейшие решения принимаются другими людьми, теми, у кого власть, и что простой человек, является всего лишь путешественником, не несущим никакой ответственности за свою жизнь, который живет в праздности, если не сказать в пустоте. В итоге в скором времени в семье начались разлады, которые смягчались лишь удовольствием от просмотра только что изобретенного телевизора. Надежда больше не рисовала. Какое там! Ее трехлетний сын ничем не мог скрасить ее удрученность, когда она видела перед собой воплощение полувековой обломовщины. Она стала страдать от мигреней, затем испытала невроз. Именно в этих условиях я и познакомился с ней. Наша с ней свадьба последовала сразу за разводом с ее предыдущим мужем. Мы были счастливы, и это счастье она выражала в живописи. Настало время дать ей слово. Она скажет больше, чем все, что я могу сказать, но, тем не менее, я хочу обратить ваше внимание на то, что в ее живописи гармонично сочетаются возбужденность, экспансивность, характерные для южан Прованса, с поистине русской глубиной чувств. В языческой красоте пейзажа Надежде удается воссоздать духовную чувствительность образов, «двоеверие», которое, по крайней мере, для меня, остается фундаментальной характерной чертой русской чувствительности. И еще, напоследок мне хотелось бы рассказать маленькую историю из нашей жизни, которая заслуживает упоминания. После многочисленных выставок в Нью-Йорке, Риме, Женеве, Париже Надежду пригласили дать интервью на канале «Франс Культюр». Завершая беседу, ведущий спросил у нее, какое у нее самое заветное желание, и тут же она ответила, словно по вдохновению: «Украсить фресками часовню». У нас был в Греции дом, с небольшим участком. Так что я решил построить на нем часовню, копию самой старой часовни на острове. Чтобы меня отблагодарить, часовню решили освятить в честь святого Александра. Надя полностью покрыла ее фресками: в нижней части часовни она представила свою свободную интерпретацию двух заветов, Ветхого и Нового. Наиболее ценной наградой, которую Надя получила за свой труд, стала пришедшая помолиться в эту часовню старая крестьянка, преклонившая колени перед образом Божьей Матери, которую нарисовала Надя. На выставке наряду с абстрактно лирическими композициями, которые, безусловно, доминируют, можно будет увидеть и несколько примеров этой религиозной живописи, которую я считаю настолько же искренней, насколько и оригинальной. Я настаиваю на этой живописи, поскольку, как любителю, мне кажется, что именно в ней, а не во всевозможных похвалах критиков, постигается дух истинного произведения искусства. Жан Бло |